3
Дед мерит бетонный перрон широкими шагами, словно Гулливер — Лилипутию. Впервые в жизни у него, большого и сильного, не находится ответа: мы провожаем в Америку его внучку — мою сестру... Надменный вокзал не отвечает на вопросы: «Что будет? Увидимся ли когда-нибудь? Как быть оставшимся здесь?». Голос диспетчера гортанно накаркивает:
— Граждане пассажиры! Поезд Одесса-Львов отходит с четвёртого пути через пятнадцать минут.
И всё, больше никаких сносок, ремарок, эпилогов и прологов, граждане пассажиры...
На перроне — шумно. Рядом провожают кого-то в ту же даль.
— Прощайся с ней, — говорит дед. — Обними её, Лёша. Вы теперь будете далеко друг от друга.
Я прижимаю сестру, слишком хрупкую для всего, так неожиданно свалившегося на неё, для этого перрона...
— Прощай, Туся, Ритуся, Рита, Маргарита... Прощай!..
Медленно бежали игрушечные вагончики по игрушечным рельсам. Я толкнул поезд ногой. Беспомощной пушинкой состав полетел под откос и упал на паркет большой комнаты... Взрослые спорили как ее назвать... Имя выбрали красивое —
Маргарита.
— Лёша, бросай свои игрушки. Подойди к нам. Знакомься, твоя младшая сестра — Маргарита, — сказал дед...
— Маргарита, Рита, Ритуся, Туся, — переиначил я.
Провожающие расходятся, ступая устало и робко. Прохромал носильщик, толкая легкие, осиротевшие без вещей тележки...
Мы остаемся вдвоем на опустевшей платформе.
— Туся, Туся, — шепчет дед...
Я беру его большую руку и веду к таксисту, пахнущему кожей. Мы садимся в машину. Счетчик отбивает километры на слеповатом экране...
— Приехали, рубль, — говорит таксист...
— Дети, пора домой, — торопили взрослые.
— Мама, мы поедем на такси?..
— Да, — улыбалась мама, — если только...
Мы с сестрой Тусей, путающейся в неуклюжих ножках, наперегонки спешили к деду, который давно ждал этой минуты, сжимая в каждом кулаке по коричневому, похожему на воробья, доброму и нужному рублю...
...Выхожу у старой школы, где совсем недавно сшибало каштаны наше детство, а теперь робко влюбляется юность. Сажусь на скамейку, увязшую в густой траве
литыми ампирными лапами, и пишу:
Мир под ветхим абажуром.
Дом — воздушный Рок-ко-ко...
Cвет неоновый пролился, —
Голубое молоко...
Ставлю многоточие. Знак препинания высыхает быстро...
В плотном крепе летних сумерек желтеет бок саксофона: Besame вытягивает тему... Ко мне подсаживается Серёжа, крепко обнимает и говорит:
— Ты не грусти, Лёша, мы с тобой.
— Одесса с тобой, — добавляет Besame и снова обнимает мундштук губами.
— Be-sa-me- Be-sa-me-mucho, — бесконечно тянет он...
Серёжа молчит, теребя в пальцах потухшую папиросу... Становится прохладно... Не наговорившиеся за этот длинный день старушки аккуратно складывают вязание в целлофановые кулечки, протыкая спицами колобки пушистой шерсти...
— Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл, — цитирует Серёжа.
— А я к дедушке пошёл. Сегодня я очень нужен ему. Нельзя оставлять его одного в большой и тихой квартире.
«Я закипел — за-ки-пел», — забормочет чайник. Дед достанет печенье, и мы поговорим о чём-нибудь...
— Лёша, проводить тебя?
— Нет, други, я пойду один.
— Пока.
Прощание звякнуло «дзинь». Хрустальной рюмкой...
— Босяк, мы с тобой, - слышу за спиной. Затем Серёжины слова стирает вязкая мелодия:
Be-sa-me, Be-same mu-cho...
