13
На кухонном столе обнаружилась записка от старшего поколения. Судя по почерку, адресатом, то есть мной, не были довольны. Текст послания развеял сомнения, суровая рука бабушки размашисто вывела следующее:
«Твой папа (без обращения к адресату) просил позвонить. Он вчера интересовался, когда ты явишься. Когда ты явишься, я не имела понятия!!!»
Три восклицательных знака означали: «Где прохлаждался ночью? Не рано ли? Вечером быть дома — намечается разговор на животрепещущую тему: поведение из ряда вон выходящее».
— Папа, я поражён и не верю своим глазам: ты рано ушёл с работы, оставив любимый завод, который недовыполняет план по выпуску железа, именуемого станками!
— У моего единственного сына неплохое чувство юмора, чему его единственный отец искренне рад. Чайник закипает долго, как социалистическая революция, а я
спешу на завод, который... впрочем, об этом уже всё сказал мой сын. Да, Лёша, тебе звонил Сева, просил зайти в подвал, где обитают музы.
— Искусство вечно, а чаёк остынет. Я — за большой чашкой.
— Знаешь, Лёша, мне показалось, что Сева чем-то встревожен... сбегай сейчас, а я пока накрою сладкий стол: ты ведь завтракал у неё.
Мы улыбнулись друг другу.
— Я люблю тебя, батя!
— Давай, сходи, а вернёшься — почаёвничаем и перекинемся сантиментами...
Подвал был закрыт. Я достал ключи. «Сим-Сим, откройся»... На ржавом гвозде, заменявшем доску объявлений, висела записка от Севы: «Лёша, быстро на Мясоедовскую, в хирургию, что-то случи-лось с Besame...»
— Скорее, шеф, — прошу водителя. Он понимает, мчится по Госпитальной.
Понял и врач. Он чётко разделил фразы, как наборщик шрифт:
— Ваш друг попал под поезд. Ему отрезало ноги. Несколько часов он провалялся в грязи, на холоде. Там, в палате, его тётя. Идите попрощайтесь, молодой человек. Он умирает. Мы сделали всё, что смогли.
Я бегу по старой больнице, по длинным, вонючим кишкам коридоров. За мной несётся поезд: справа — Буг, слева — поля конопли. Снопы преют под зимней шубой. Здесь состав сбавляет ход. Пора прыгать: на станции ловит милиция. Besame привычно — он делал это много раз — ступает на подножку.
Прыжок. Боль. Тьма...
Белые стены палаты ослепили меня. Возле постели тётя Муся, она плачет. Я беру его гипсовые руки, поправляю пепельные волосы на седой подушке:
— Я поскользнулся, обычное дело — зима. Я умру, наверное. Мне хорошо под опием, ничего не болит. Ты принёс мне интересную папироску?
Я опустил руку в карман и почувствовал захваченную из тайника застроченную зельем «беломорину».
— Прикури, Лёша, это в помощь. Возьми в тумбочке письма для Аллы и отсылай понемногу.
Я прикурил, а тётя Муся опять заплакала...
Доктор сказал: «Он умер».
Потом были похороны.
Потом — проводы. В озябшем подвале я, рыжий Сева и тётя Муся дослушали старую пластинку:
Be-sa-me, Be-sa-me mu-cho, Love me for-ev-er
And make all my dreams come true.(2)
___________
1 Никогда не знал прежде такого сумасшествия: обнимать тебя, шепча: «Это ты,
кого я обожаю. Единственный мой, если ты покинешь меня — улетит даже самая маленькая моя мечта, и жизнь моя будет закончена».
2 Целуй меня снова, люби меня вечно и сделай так, чтобы все мои мечты стали явью.
