14
Вечерний город сдаётся таксистам. Шофёры не обращают внимания на клинящие за отметкой превышения скорости спидометры — их интересуют только поднятые руки голосующих — «рубчиков»; как только таксист замечает клиента, он сразу же забывает все правила дорожного движения. А собственно, что мне до бывших
биндюжников. Каждый зарабатывает, как может.
Завалив вступительные экзамены в университет, я работал на почте рассыльным. Бегая по разным организациям, именуемым в народе «конторами», количество коих со времён «великого комбинатора» меньше не стало, я подрабатывал на семечки и тренировал дыхание. Этот способ подготовки боксёра я вычитал у Джека Лондона. Метод движения на свежем воздухе был совмещением приятного с полезным. Углубляя методику, я стал использовать встречных прохожих: уходил то вправо, то влево, то назад. Мои действия, в лучшем случае, сопровождались людским недоумением, но чаще репликами, типа:
— Попей пирамидон, мальчик!
— С глузду зъихала пионерия...
— Ты таким родился, ошибка природы?
Бывали и угрозы — редкие, но резкие по содержанию:
— Ты у меня на вилку сам восемь раз упадёшь!
— Вася, двину по мордасе!
— Сейчас так врежу — из штанов выпрыгнешь!
Ефимыч новую систему одобрил, но предупредил: «Смотри, в драку не лезь, сейчас руки беречь надо: месяц до чемпионата остался». Я и сам чувствовал его приближение по бесконечным тренировкам и тому скудному остатку времени, который сжирали работа на почте и усталость. Оле не звонил почти месяц. Перед глазами неоновыми буквами светилось: чемпион...
Я натолкнулся на неё внезапно, как судно на подводный риф, которого раньше не было в знакомой акватории. Я замер. Машины заработали в режиме «полный назад»: Оля была не одна. Она держала под руку мужчину, в свободной руке краснели розы.
Я отступаю чуть назад, на дистанцию удара от надвигающегося противника, бросаю руки к подбородку
и... «Стоп!» — слышу откуда-то сбоку, словно невидимый рефери обрывает бой и даёт мне поражение ввиду явного преимущества соперника. Ефимыч бросает полотенце...
— Извини, я сейчас... погоди, — говорит Оля другому. И зажимает меня в серый угол дома:
— Лёша, я люблю тебя. Но я давно встречаюсь с этим парнем, он моряк. Мы решили пожениться полгода назад... Лёша, мне тридцать, я хочу семью, детей. С тобой этого не может быть... Я пыталась «выставить флажки», но ты нырял под них! Прости, я слабо сопротивлялась! Я очень тебя люблю.
Я встал с липного мата. Рефери открыл счёт: шесть, семь, восемь, девять...
— И то хорошо, что вы не сказали: «Алексей, я для Вас не Оля, а Ольга Петровна — преподаватель математики, и остановимся на этом». Вы, по сути, правы: на Вашей стороне мудрые доводы, обстоятельства места, времени и образа действия. Разве с этим поспоришь... Не приходите к нам с Серёжей туда, где живут голуби, я водил Вас, помните? Вы больше не прописаны в этом общежитии.
Я привычно показал влево, вышел в правую сторону и развязал угол... Она догнала.
— Не стоит продолжать, Ольга Петровна, иначе я рассержусь, потом поостыну, вернусь и трону Вашего моряка, а Ефимыч велел беречь руки...
— Аут! — крикнул рефери...
Красные вагоны изогнулись запятой на снежном листе февраля. Трамвай подобрал пассажиров и, вытянувшись в линейку, прошил белизну красной спицей. В большом окне последнего вагона промелькнул кондуктор, одетый в казённый бушлат чёрного цвета. Трамвай резко набрал ход, кондуктор пошатнулся, и в то же мгновение зашлись тревожным перезвоном колокола на Троицкой, будто дрогнувшие руки «чёрного человека» качнули заледеневшую пеньку на звоннице. Медные ноты заляпали снег, и его вина за эти последние грубые точки была очевидна.
